История города сегодня. Интервью с Константином Гудковым

То, что касается истории развития городов, особенно в последние столетия, обычно оставляет от себя довольно много источников – документы о планировании, экономические документы и т.п. Вероятно, это делает исследование прошлого городов и горожан довольно удобной областью исследований. Есть ли какие-то очевидно не исследованные или мало исследованные аспекты этой истории? То, что сегодня кажется важным понять, но до сих пор неясно?

Константин: Да, источники есть, но кто их читает? А если посмотреть шире ー зачем вообще сегодня нужна история города? На поверхности мы видим исследования городского планирования, здесь работает традиционный для нашей академии взгляд сверху, видим исследования коммуналок, с трудом навигирующие между экзотизацией и ностальгией. Есть искусствоведы, которые очень любят советскую архитектуру, но изучают обычно без социальных вопросов и вопросов «почему». И, наконец, мы уже много лет наблюдаем бум краеведческого интереса к месту проживания, который происходит в полном отрыве от академии и с сильным уклоном в сторону визуальных источников и околоискусствоведческих описаний.

Мы бы хотели вместе с участниками программы задавать новые вопросы ー на стыке социальных наук и исследований города, – и для них искать и новые источники. У антропологов, например, есть много теоретической базы, но она часто существует отдельно от нашей собственной истории. Обычная связка: иностранная теория прошлых десятилетий и местная российская современность. Редкий случай – местное прошлое и оригинальные объяснительные модели. Именно поэтому, на наш взгляд, освоение источников и переосмысление теорий ещё впереди.

Какие историографические дискуссии об истории городов и городской среды в позднеимперское и советское время кажутся Вам наиболее интересными и важными?

Константин: Таких немало, есть и классические, а есть совсем новые. Из классики – стилистический поворот 1930-х, когда неожиданно для многих «прогрессивная» конструктивистская архитектура сменилась, как часто говорят, на «сталинский ампир». Актуальности этой проблеме вдруг добавила дискуссия этого года о необходимости нового государственного архитектурного стиля. Интересно, что после десятилетий споров у нас есть не только полярные оценки роли героев этого поворота – от исключительной роли Сталина с конкурсом на Дворец Советов до трансформации самого авангардного проекта. Изменилось само понимание факта этого поворота – из ключевого самостоятельного события он, кажется, превратился в проявление большого и даже интернационального процесса, который, однако, занимал далеко не всё пространство искусства и жизни. Из нового: кооперация как явление сейчас привлекает очень много внимания, многие хотят видеть в нём надежду.

Мы собираемся искать ответы на вопрос: чем была советская жилищная кооперация – государственным инструментом управления людьми или низовым проявлением солидарности? Что нам может дать опыт нашей страны в 1920-е и 1980-е для понимания будущего современной жилищной политики – это большой вопрос, который, как нам кажется, пока только ждёт своих исследователей.

Процесс роста городов в XIX – XX вв., пожалуй, один из наиболее очевидных последствий экономического скачка человечества этого периода и порожденного им урбанизацией. В этом смысле, кажется, что все самое главное в этом процессе должно быть более менее глобальным по своим истокам. Или это не так? И, если говорить о позднеимперском периоде или о советском – что там, как Вам кажется, в наибольшей степени является именно особенностью (и потому требует изучения)?

Города бывшего соцблока очевидно отличаются от остальных – тут явно есть и светлые, и тёмные особенности. Хотя, наверное, только на расстоянии, именно в последние годы, когда наконец после 30 лет наши города стали очень сильно меняться, нам стали особенно хорошо видны отличительные черты. К примеру, благодаря советскому градостроительному планированию, предупреждавшему неравенство через формы расселения, у нас до сих пор нет настоящих этнических гетто. Хотя индустриальное производство типового жилья и однообразных пространств, что у нас, что на Западе, породило одинаковое отчуждение от кварталов массовой застройки. Советский опыт обеспечил огромные достижения в доступе женщин к работе архитекторами ещё со времён ВХУТЕМАСа – в отличие от патриархального Баухауза. Но тут же мы видим огромную нерешённую проблему «стеклянного потолка», против которой, хоть и не называя её так, боролись советские женщины-архитекторы ещё в 1940-е. Наконец, социалистические мозаики или даже модернистская мебель и ковёр из интерьера советской квартиры сейчас обретают романтическую ауру и становятся одной из составляющих идентичности современных сообществ. Но в то же время провоцируют споры и конфликты. Даже при таком поверхностном взгляде во всём этом легко увидеть огромный потенциал для междисциплинарных исследований.

При активной урбанизации значительная часть горожан – недавные выходцы из сельской местности. Насколько это важно для понимания пространства городской среды в это время? Или «крестьянское» в позднеимперском и советском городе кажется вам переоцененным фактором?

Нет, напротив, хоть эти новые горожане ー или мерцающие между городом и деревней жители ー сейчас перестали маркироваться как «недогорожане», что, конечно, большое достижение, по существу мы не видим прорыва в понимании всего богатства этого городского сообщества в связи с пространством и архитектурой. Сегодня мы как будто немного сравниваем себя с этими «первыми городскими поколениями» как «первые постсоветские» поколения, как поколения и общности, которым сложно найти своё место в этом мире и в этом городе. И, наверное, благодаря этой эмпатии у нас возникает больше вопросов о наших бабушках и дедушках. И тут мы оказываемся перед пропагандистским фасадом из официальных источников. Мы думаем, нам ещё только предстоит открыть ежедневную жизнь подмосковных бараков, рынка сезонников (трудовых мигрантов) на Каланчёвке, организацию пространства в комнатке домработницы в сталинке и много чего ещё. Мы продолжаем удивляться, и работы, и открытий, и параллелей с сегодняшней жизнью очень, очень много.