Десятки лет со времени Исламской революции 1978 года Иран остаётся главным политическим пугалом западных демократий на Ближнем Востоке. Единственный корреспондент российского информационного агентства ТАСС в Иране Никита Смагин — выпускник программы «Международная политика» в Шанинке — рассказал, почему нынешний Иран демократичнее, чем монархический, и откуда в современных иранских семьях взялся русский самовар.
Главное, что меня привлекает и поражает в Иране: эта страна слишком многослойная — именно так, слишком. Столько вещей, которые противоречат друг другу, кажутся невозможными, здесь сочетаются.
Иран — первая в мире страна по количеству пользователей Telegram. Седьмая — по количеству пользователей инстаграма: это столько же, сколько в России, но население России в 2 раза больше — пропорциональная разница. Большая часть людей пользуется этими приложениями, чтобы коммуницировать, строить отношения и прочее. Я нахожусь в северной части Тегерана, богатой и гламурной, где исламские законы не всегда соблюдаются неукоснительно. При том километров за 30 отсюда уже есть деревни, где люди живут согласно вековым традиционным укладам.
Когда показывают фотографии иранских девушек в мини-юбках 1970-х гг. и сравнивают их с нынешними девушками в чадрах, это полная чушь — я уже не пытаюсь бороться с этим стереотипом. Девушек в мини-юбках в 1970-е было незначительное меньшинство, и жили они, скорее всего, в Тегеране. А большая часть страны так не жила — она жила абсолютно исламским образом. История о том, что была прекрасная светская страна, пришли исламисты и погрузили её в Средние века — это упрощение до искажения.
При шахе Иран был жёсткой диктатурой — это была однопартийная система с несвободными СМИ. А сейчас мы видим страну со сложной, многим непонятной, но явно не монолитной политической системой, где есть конкурентные выборы — и ты реально не знаешь, кто станет следующим президентом, кто будет сидеть в парламенте. При всех ограничениях, которые, безусловно, есть, Иран даже сложно назвать в полной мере авторитарным государством. Такой уникальной системы нет больше нигде.
Специалистов по Ирану раз, два и обчёлся — хороших ещё меньше. Коллеги в Российском совете по международным делам (РСМД) рассказывали, что, когда им нужно писать об Иране, это всегда головная боль: иранистов очень сложно найти, как будто их выжигали специально. Не столько даже специалистов, сколько людей, которые вообще им занимаются: Иран — одна из наиболее проблемных зон для аналитических центров.
Главное, что меня привлекает и поражает в Иране: эта страна слишком многослойная — именно так, слишком. Столько вещей, которые противоречат друг другу, кажутся невозможными, здесь сочетаются.
Иран — первая в мире страна по количеству пользователей Telegram. Седьмая — по количеству пользователей инстаграма: это столько же, сколько в России, но население России в 2 раза больше — пропорциональная разница. Большая часть людей пользуется этими приложениями, чтобы коммуницировать, строить отношения и прочее. Я нахожусь в северной части Тегерана, богатой и гламурной, где исламские законы не всегда соблюдаются неукоснительно. При том километров за 30 отсюда уже есть деревни, где люди живут согласно вековым традиционным укладам.
Когда показывают фотографии иранских девушек в мини-юбках 1970-х гг. и сравнивают их с нынешними девушками в чадрах, это полная чушь — я уже не пытаюсь бороться с этим стереотипом. Девушек в мини-юбках в 1970-е было незначительное меньшинство, и жили они, скорее всего, в Тегеране. А большая часть страны так не жила — она жила абсолютно исламским образом. История о том, что была прекрасная светская страна, пришли исламисты и погрузили её в Средние века — это упрощение до искажения.
При шахе Иран был жёсткой диктатурой — это была однопартийная система с несвободными СМИ. А сейчас мы видим страну со сложной, многим непонятной, но явно не монолитной политической системой, где есть конкурентные выборы — и ты реально не знаешь, кто станет следующим президентом, кто будет сидеть в парламенте. При всех ограничениях, которые, безусловно, есть, Иран даже сложно назвать в полной мере авторитарным государством. Такой уникальной системы нет больше нигде.
Работа политическим аналитиком
Специалистов по Ирану раз, два и обчёлся — хороших ещё меньше. Коллеги в Российском совете по международным делам (РСМД) рассказывали, что, когда им нужно писать об Иране, это всегда головная боль: иранистов очень сложно найти, как будто их выжигали специально. Не столько даже специалистов, сколько людей, которые вообще им занимаются: Иран — одна из наиболее проблемных зон для аналитических центров.
Есть иранские кейсы, которые могут комментировать все подряд, особенно если следят за ситуацией в целом. Например, ядерная сделка (между Ираном и странами Евросоюза во главе с США) потому и важна, что имеет международное значение, и совсем необязательно быть специалистом по Ирану, чтобы давать по ней адекватную аналитику. Но что касается внутренней ситуации в республике — да и внешней, если рассматривать её глубже, — тут аналитиков, конечно, очень мало.
Наверняка есть страны, специалистов по которым ещё меньше. Если мы сейчас попытаемся найти такие, обязательно найдём. Вопрос в другом: за последние 15-20 лет Иран стал страной, которая очень часто возникает в новостях — и тенденция нарастает. Оказывается, что не самое популярное в плане подготовки специалистов направление оказывается очень востребованным. Аналитика нужна, а людей мало. Не говоря уже о том, что аналитики, как правило, не зарабатывают своим анализом: чаще всего для них это подработка для души.
Несбывшаяся магистратура и запуск СМИ об Иране
Я изучал арабский язык в РУДН, а по окончании университета просто не смог найти работу, связанную с языком. В то время в ВШЭ планировалось открытие двойной магистратуры, в России и Иордании — год здесь, год там. Но это должно было случиться через год — это время нужно было чем-то заниматься. Я устроился в интернет-издание газеты «Собеседник», но программа так и не открылась.
Можно было, конечно, пойти в другую магистратуру, но мне хотелось учиться и жить за границей. Я был подавлен, уволился из «Собеседника» — и в этот момент знакомая попросила меня посидеть на даче с котиком, пока её не будет. Неделю мы сидели с котом на даче, делать было нечего — я лазал по интернету и случайно наткнулся на набор в программу по персидскому языку в Российском новом университете.
Позвонил — меня взяли с ходу, потому что был недобор, и дальше я полгода учил персидский, потом отправился на 2 месяца в Иран. В Иране я сильно подтянул язык, и мне предложили работать в Культурном представительстве Исламской республики Иран в Москве.
Наверняка есть страны, специалистов по которым ещё меньше. Если мы сейчас попытаемся найти такие, обязательно найдём. Вопрос в другом: за последние 15-20 лет Иран стал страной, которая очень часто возникает в новостях — и тенденция нарастает. Оказывается, что не самое популярное в плане подготовки специалистов направление оказывается очень востребованным. Аналитика нужна, а людей мало. Не говоря уже о том, что аналитики, как правило, не зарабатывают своим анализом: чаще всего для них это подработка для души.
Несбывшаяся магистратура и запуск СМИ об Иране
Я изучал арабский язык в РУДН, а по окончании университета просто не смог найти работу, связанную с языком. В то время в ВШЭ планировалось открытие двойной магистратуры, в России и Иордании — год здесь, год там. Но это должно было случиться через год — это время нужно было чем-то заниматься. Я устроился в интернет-издание газеты «Собеседник», но программа так и не открылась.
Можно было, конечно, пойти в другую магистратуру, но мне хотелось учиться и жить за границей. Я был подавлен, уволился из «Собеседника» — и в этот момент знакомая попросила меня посидеть на даче с котиком, пока её не будет. Неделю мы сидели с котом на даче, делать было нечего — я лазал по интернету и случайно наткнулся на набор в программу по персидскому языку в Российском новом университете.
Позвонил — меня взяли с ходу, потому что был недобор, и дальше я полгода учил персидский, потом отправился на 2 месяца в Иран. В Иране я сильно подтянул язык, и мне предложили работать в Культурном представительстве Исламской республики Иран в Москве.
Единственным источником информации о культуре и обществе Ирана на русском языке тогда был фэйсбук посла (предыдущего и нынешнего). Мы посмотрели семантику поисковых запросов — люди гуглят, ищут информацию об Иране. То есть ниша была не занята, и тогдашний глава культурного представительства предложил подумать над собственным СМИ. Так мы придумали проект «Иран сегодня», главредом которого я был следующие 3 года.
На пике у нас было 3 человека в штате, 4 внешних обозревателя и 100 000 уникальных посетителей в месяц. Проблема заключалась в том, что большинство из этих посетителей — около 60% — были не из России. Аудитория прирастала со стороны стран СНГ: Азербайджан, Армения, Туркменистан, Узбекистан — Средняя Азия и Кавказ. Объяснить это просто: интерес к Ирану есть у стран либо граничащих с ним, либо культурно близких ему. В Таджикистане, к примеру, фактически говорят на том же языке.
А людям в России Иран не интересен. Не то чтобы они к нему плохо относятся, скорее, просто равнодушны.
Через некоторое время проект решили заморозить — в этот момент я и ушёл в ТАСС.
Работа в ТАСС
Я единственный на весь Иран корреспондент ТАСС. Моя задача в первую очередь журналистская — писать новости. Во вторую — делать интервью и прочие эксклюзивные вещи: репортажи, видео.
Специфика работы информационщика в том, что ты должен хорошо понимать, к чему кто что говорит. Новость, как правило, заключается в 3-4 цитатах какого-то спикера. Но ты должен понимать предысторию, к чему это говорится, вот что важно. Если брать, к примеру, нашумевшую ядерную сделку, только в ней уже десятки сюжетов: нужно все их вспомнить и быстро реагировать на то, что происходит в текущий момент — в этом основная сложность.
На пике у нас было 3 человека в штате, 4 внешних обозревателя и 100 000 уникальных посетителей в месяц. Проблема заключалась в том, что большинство из этих посетителей — около 60% — были не из России. Аудитория прирастала со стороны стран СНГ: Азербайджан, Армения, Туркменистан, Узбекистан — Средняя Азия и Кавказ. Объяснить это просто: интерес к Ирану есть у стран либо граничащих с ним, либо культурно близких ему. В Таджикистане, к примеру, фактически говорят на том же языке.
А людям в России Иран не интересен. Не то чтобы они к нему плохо относятся, скорее, просто равнодушны.
Через некоторое время проект решили заморозить — в этот момент я и ушёл в ТАСС.
Работа в ТАСС
Я единственный на весь Иран корреспондент ТАСС. Моя задача в первую очередь журналистская — писать новости. Во вторую — делать интервью и прочие эксклюзивные вещи: репортажи, видео.
Специфика работы информационщика в том, что ты должен хорошо понимать, к чему кто что говорит. Новость, как правило, заключается в 3-4 цитатах какого-то спикера. Но ты должен понимать предысторию, к чему это говорится, вот что важно. Если брать, к примеру, нашумевшую ядерную сделку, только в ней уже десятки сюжетов: нужно все их вспомнить и быстро реагировать на то, что происходит в текущий момент — в этом основная сложность.
К Ирану приковано особое внимание, у меня не было ни одного дня, чтобы новостей не было вообще, и ни дня, чтобы была всего одна новость. Постоянно что-то происходит. Я комментирую политические события, связанные с Ираном, для Московского Центра Карнеги, РБК, «Известий», других медиа. И готовлю аналитику по Ирану для Российского совета по международным делам при МИДе. Плюс есть внутренняя аналитика ТАСС, которая идёт не на сайт агентства, а, скажем так, для госпользования.
О сходстве и различиях России и Ирана
На самом деле между Россией и Ираном не так много общего, хотя последние 200 лет у нас богатая история взаимоотношений. Страны находятся не так далеко друг от друга — значительную часть времени мы были пограничными государствами. Основным сближающим моментом между нами оказывается политика. Но несмотря на то, что в связи с политическим сближением некоторые утверждают, что мы очень похожи, это не так — социально, культурно, ментально мы далеки друг от друга.
В России интереса к Ирану, к его культуре, практически нет. Когда говорят о Востоке, вспоминают Турцию, Японию с Курилами, может, Тегеранскую конференцию 1943 года. Но, наверное, не все и сообразят, что она состоялась в Иране.
А в Иране наоборот: отношения с Россией здесь важная история. Они помнят, что Россия отняла у Ирана Армению с Грузией и Азербайджаном, советско-британскую оккупацию во время Второй мировой. Россия Ирану интересна в разных аспектах — и позитивных, и негативных. К примеру, самые популярные из иностранных писателей в Иране — российские: Радзинского продают на каждом шагу, не говоря уже о классике, Толстом, Достоевском.
Более того, в Иране есть вещи, которые пришли из России, стали здесь традиционными — в России они уже не воспроизводятся, а тут всё ещё есть! Например, культура чаепития с самоваром, которая перекочевала в середине XIX века. В Иране самовары продают на каждом шагу, они используются в семьях, в быту. Для нас самовар уже фольклорный артефакт.
Как учёба в Шанинке повлияла на профессиональный подход?
В Шанинке мне дали представление о том, как устроена мировая политология. Что ещё более важно, я поменял представление о том, что такое фундаментальная, глубинная работа с источниками информации. Например, если раньше я пытался разобраться в какой-то теме, чтобы, скажем, написать аналитическую статью, то сначала гуглил, смотрел сайты журналов типа Foreign Policy, Foreign Affairs и т.п.
Сейчас я начинаю со Scopus или JSTOR — банков научных журналов. Если по теме написана научная статья, это и есть глубинный взгляд. А то, что в журналах, должно идти как дополнение к нему.
Ещё у регионоведов, которые занимаются Ближним Востоком, есть убеждение, что теория — ерунда: для аналитики нужна практика, фактология. А теории эти все придумал Запад — на Ближнем Востоке (или в Китае, Индии) они не работают. В Шанинке это совсем не так: теория даёт инструментарий, который не только работает, но и помогает понять, что вообще происходит в регионе. Другое дело, что теорию надо адаптировать, потому что, если она создавалась на европейском материале, разумеется, это не всегда применимо в чистом виде в других геополитических реалиях.
О сходстве и различиях России и Ирана
На самом деле между Россией и Ираном не так много общего, хотя последние 200 лет у нас богатая история взаимоотношений. Страны находятся не так далеко друг от друга — значительную часть времени мы были пограничными государствами. Основным сближающим моментом между нами оказывается политика. Но несмотря на то, что в связи с политическим сближением некоторые утверждают, что мы очень похожи, это не так — социально, культурно, ментально мы далеки друг от друга.
В России интереса к Ирану, к его культуре, практически нет. Когда говорят о Востоке, вспоминают Турцию, Японию с Курилами, может, Тегеранскую конференцию 1943 года. Но, наверное, не все и сообразят, что она состоялась в Иране.
А в Иране наоборот: отношения с Россией здесь важная история. Они помнят, что Россия отняла у Ирана Армению с Грузией и Азербайджаном, советско-британскую оккупацию во время Второй мировой. Россия Ирану интересна в разных аспектах — и позитивных, и негативных. К примеру, самые популярные из иностранных писателей в Иране — российские: Радзинского продают на каждом шагу, не говоря уже о классике, Толстом, Достоевском.
Более того, в Иране есть вещи, которые пришли из России, стали здесь традиционными — в России они уже не воспроизводятся, а тут всё ещё есть! Например, культура чаепития с самоваром, которая перекочевала в середине XIX века. В Иране самовары продают на каждом шагу, они используются в семьях, в быту. Для нас самовар уже фольклорный артефакт.
Как учёба в Шанинке повлияла на профессиональный подход?
В Шанинке мне дали представление о том, как устроена мировая политология. Что ещё более важно, я поменял представление о том, что такое фундаментальная, глубинная работа с источниками информации. Например, если раньше я пытался разобраться в какой-то теме, чтобы, скажем, написать аналитическую статью, то сначала гуглил, смотрел сайты журналов типа Foreign Policy, Foreign Affairs и т.п.
Сейчас я начинаю со Scopus или JSTOR — банков научных журналов. Если по теме написана научная статья, это и есть глубинный взгляд. А то, что в журналах, должно идти как дополнение к нему.
Ещё у регионоведов, которые занимаются Ближним Востоком, есть убеждение, что теория — ерунда: для аналитики нужна практика, фактология. А теории эти все придумал Запад — на Ближнем Востоке (или в Китае, Индии) они не работают. В Шанинке это совсем не так: теория даёт инструментарий, который не только работает, но и помогает понять, что вообще происходит в регионе. Другое дело, что теорию надо адаптировать, потому что, если она создавалась на европейском материале, разумеется, это не всегда применимо в чистом виде в других геополитических реалиях.