Академический субъект и техники себя. Как возможна критика в академии? Расшифровка семинара

Расшифровка встречи семинара Research&Write, которая состоялась 29 декабря 2021 года.

Список рекомендаций по теме:

• Подкаст про разные критики, который делала Дарья Демехина вместе с Алексеем Зыгмонтом
• Консервативная, и, тем не менее, интересная статья Михаила Соколова про децивилизацию в науке
• Тьери Дю Дюв про разные виды критиков и их рисков
• Книга про изменения академического self в контексте блоггинга
• Morris, M. A. (2018). Somewhere in between: blogging as an intermediate and accessible space. Journal of Writing in Creative Practice, 11(1), 67-81. — текст про научный блоггинг, про формальное и неформальное в научной жизни
• Меланхоличное эссе о том, как музыковед закрыл свой блог Ford, P. (2019) What Was Blogging? Journal of Musicological Research, 38(2), 175-179.
• Подкаст Полины Колозарили и Андрея Тесля

Отдельным шрифтом выделены реплики участников семинара в zoom-чате.

Полина: Всем привет! Эта встреча – промежуточный итог семинара «Research&Write». В сентябре мы объявили, что наша тема на этот год – академический self, и на той встрече обсуждали тему «синдрома самозванца». К нам пришло огромное количество участниц и участников, всем было очень интересно. Но в какой-то момент начал проступать вопрос: а как возможна критика, если мы не разбрасываемся высказываниями: «А вы, сударь/сударыня – самозванец, и вообще вам в нашем исследовательском коллективе не место». Как возможна критика, которая не создает ни новых дисбалансов, ни дисбалансов, нужных нам как субъектам в академической жизни. 

Вопрос о критике висел и на встрече про междисциплинарность, потому что у дисциплин есть свои традиции. Какая-то критика случается, но одновременно с этим не получается говорить в междисциплинарном контексте и в контексте дисциплин. Способы есть, но институции уже не те.

На следующей встрече мы говорили о том, как возможны изменения исследовательских жизней в рамках разных институций и не только. Институциональная критика и вопрос о том, кто может и кто не может быть частью исследовательского поля – это одна история. Существует неинституциональная критика – критика в рамках сообществ. Что это такое? На этом вопросе мы запнулись. Нам с Андреем не получилось к этому семинару договориться об определениях. Наш разговор можно послушать в нашем неловком подкасте. Там все начинается с того, что мы по-разному смотрим на этот вопрос. В принципе, мы согласны, что критика нужна и что в академических мирах ее не хватает. Но как только дело доходит до конкретных вопросов, все становится довольно сложно.

Мы вышли на несколько сюжетов, которые предлагаем обсудить сегодня. Во-первых, сюжет про художественную критику. Мы сошлись на мнении, что в кинокритике вроде все довольно неплохо, но, может, так кажется, потому что мы смотрим снаружи. Во-вторых, мы подумали о том, не уничтожает ли популяризация критику. И, наконец, мы вскользь говорили о том, как устроены репутации. Базовый вопрос, который у меня есть, Андрей подвесил в конце нашей беседы: насколько нам нужно слово «критика»? Насколько оно нам помогает, когда мы пытаемся говорить о том, как устраивать интерпретацию чужих/своих исследовательских работ? Как переводить их между полями? Как поддерживать ощущение должного? Может, слово «критика» тут и не нужно? Я, признаться, как пропонент, сначала предлагала слово «критика», а потом задумалась…

Дарья Демехина: Это слово очень уводит в интерпретации и звучит на русском языке достаточно агрессивно: «Вы пришлете критику?» или «Я буду ждать критику?» – это вызывает мандраж, тревожность. Особенно у молодых исследователей. 

Меня зовут Даша Демехина, я закончила бакалавриат, магистратуру и аспирантуру в Школе Философии Вышки. Защищаться пока не стала. Это было сложное решение, но осознанное. После этого я ушла из институциональной академии и продолжила заниматься всем тем же. Иногда я включаюсь в профессиональные конференции или дискуссии, но основной продукт, который я произвожу, – просветительский. 

Полина уже писала об этом: мы с Лешей Зыгмонтом делали подкаст для storytell «Критика без клиники». Мы делали его год. Это самый большой долгострой, который у нас был. Мы пытались понять, что такое критика. Мы не рассматривали только академическую критику (ей у нас был посвящен только один выпуск), а старались рассмотреть феномен в более широком контексте: говорили с Полиной о критике в интернете, отдельно – о критике книг и литературной критике  с редакторами издания «Горький», об искусстве, о комьюнити. 

Почему я ушла из академии? Для меня этот вопрос был сопряжен с критикой. Не столько с критикой как инструментом, который можно использовать в дискуссиях, сколько с критикой как некоторой интонацией. Я не готова находиться в комьюнити, где транслируется пренебрежение к «неканоническим» темам и периодически тебе говорят, что ты занимаешься ерундой, «непонятной штукой, лучше бы чем-то другим..» Я ощущала отторжение к моему выбору поля (я – исследовательница перформанса), решила, что пока не вижу дисциплины в российской академии, которая могла бы меня комфортно приютить, и сделала выбор – отойти в сторону.

Я пойду по своим немного разрозненным тезисам, чтобы наметить важные для меня точки разговоры.

1. Мне не нравится слово «критика». Мне нравится слово «фидбек». Когда я сама хочу дать кому-то критический отзыв на работу, то я спрашиваю: «Интересен ли тебе мой фидбек? Я его готова прислать» – подразумевая под этим, что я, с одной стороны, оставлю комментарий на работу, а с другой стороны – выступлю для человека партнером в исследовательском поле.

2. «Критика» (давайте оставим пока это слово) для меня возможна и проблематична, только если мы все понимаем исследования как «общее дело»: «Я не критикую тебя, я критикую твою конкретную идею». Мишень критики – высказывание, а не человек. Вот мы вместе разрабатываем шахту: нашей конечной целью является разработка шахты, а не построение карьеры внутри этой шахты. Хотя это дискуссионный момент. Мы с Лешей поняли из нашего подкаста, что проблема смешивания критики предмета и критики человека для России очень актуальна. Modus operandi, который есть у того, кто получает критику, сопряжен с тревогой, ведь ты ожидаешь, что сейчас тебе расскажут, какой ты неправильный.

16:19:31 От Anya Shchetvina : Хотела согласиться с Дарьей про науку как общее дело, а потом поняла, что тут легко уйти в идею добычи знания как общей «шахты», из которой мы совместно знания добываем, а это очень проблематичная штука. Подразумевает, что мы действуем в одной онтологии, или что в целом есть возможность разделяемой онтологии и эпистемологии. И что знание «добывается из объективного внешнего мира», где оно стабильно хранится. Может быть можно думать про науку-как-общее-дело не как про шахту, а как связку вопросов, «что мы знаем» с вопросом «что делать» (в академии, политике, искусстве, и т.д.). Пишу этот комментарий, думая про то, что для меня это точно не критика реплики Дарьи, а ощущение общего дела, про которое хочется думать)

16:20:06 От Alexander Markov : Вот я тоже собираюсь проблематизировать эту «шахту» в своем монологе, если дадут слово.

16:21:17 От Daria Demekhina : Метафора возможно неудачная, согласна, тут факт общего дела, деятельности

16:22:18 От Роман Балабанов : Критика же переводится как суждение, поэтому можно просто давать дисклеймер, что будет разбор суждений и всё. Не вижу проблемы.

16:22:30 От Лёня Юлдашев : факт, тем не менее, это высказывание о мире, да? и если так, получается, знание с миром всё-таки соотносится. это к Ане Щ. вопрос/комментарий

16:22:43 От Лёня Юлдашев : (но и ко всем тоже)

16:23:39 От Андрей Тесля : пытаясь "адвокатствовать дьявола" -

- можно сказать, изыскивая порядок уклонения: высказывание об одном из "возможных миров"

16:24:06 От Daria Demekhina : Для меня критика связана скорее с отношениями между «шахтерами», чем с ресурсом

16:24:39 От Alexander Markov : Да, а учитывая, что соц-гум исследует конструируемые миры, в том числе конструируемые сейчас, фактическое высказывание оказывается в поле спора о праве строить эти миры.

16:24:45 От Lidia Yatluk : Мне кажется, идея общего дела особенно сильно сталкивается с другой значимой проблемой: соотношения науки и активизма. Точка на этой шкале может сильно повлиять на то, что назвать общим и должно быть подвержено критике. Отсюда смешение критики условно текста и критики человека тоже может быть понято через наличие вот это проблемы собственной позиции в поле.

16:25:13 От Лёня Юлдашев : хм. сходил в возможный мир, получил невоспроизводимые данные (потому что каждый вход в поле меняет поле, как мы уже знаем), опубликовал блог исследователя. широко живёт партизан Боснюк)

16:25:22 От Anya Shchetvina : Лёне: мне кажется, тут есть два напряжения, 

1) мы считаем, что мир статичный/ динамичный, и каким образом? 

2) мы как исследователи как с этим миром соотносимся, меняем ли его в процессе исследования, как встраиваемся в изменения, происходящие с миром во время и после исследования?

16:25:36 От Alexander Markov : Активизм — это как раз крайний, но закономерный случай того, что миры социолога или культуролога конструируются здесь и сейчас.

Мне кажется важным тезис про общее дело. Где мы договариваемся, что это общее дело? Как мы уточняем, общее это дело или нет? Как размежевываемся? Насколько это «мы» равно «мы»? Насколько мы, договорившись о чем-то в аудитории, будем теми же людьми, когда мы общаемся в фейсбуке [признан экстремистской организацией]? Как устроена научная публичность? 

У меня есть конкретный вопрос к Оксане Мороз. По тому, как ты работаешь с материалами, кажется, что для тебя публичность является более важной, чем академичность. Я читала несколько твоих заметок, где я видела, что для тебя слово «критика» и идея «общего дела» не чужая и не пустая. Как ты для себя размечаешь эти поля, как устроена для тебя публичность?

Оксана Мороз: Полина, спасибо за этот вопрос. Я, наверное, сегодня тоже буду автоэтнографично размышлять, потому что «ноги этой бифуркации» (метафорически ужасно звучит) – этого расхождения между публичностью и академичностью – растут из очень жизненных историй. Я сейчас работаю в Высшей Школе Экономики, последние 10 лет преподавала в 3 или 4 вузах и связываю себя с академической культурой (по крайней мере институциональным и содержательным образом). Во многом, это результат того, что я академически воспитывалась в среде, которая в большой степени подпитывала академические поиски. Я училась на культурологии РГГУ в тот момент, когда было еще не очень понятно, как можно работать культурным критиком? кто такой культуролог? и куда эти люди потом вообще устраиваются?

В известной степени, те из нас, кто хотел связать свою жизнь с академией, воспитывались в логике «атлант о вас расправляет плечи». Эта история про «держать удар» была базовой. Очень многое в экосистеме нашего обучения, несмотря на то, что оно было достаточно экологично и бережно, строилось на том, что тебя постоянно критикуют. И не только твои работы, но и тебя. И ты в известной степени закаляешься как специалист, потому что нужно быть готовым/ой к тому, что, по выходе в большое публичное академическое поле все время придется защищаться. Ибо культурология на тот момент имела образ сточной канавы других социально-гуманитарных наук. В связи с этим, предполагалось: «бей своих, чужие бояться будут». Если ты научишься защищаться от тех людей, которые на самом деле ничего плохого не имеют в виду, будет проще это делать в более широком поле. Я с этим академически выросла, я была к этому абсолютно готова. Как только я защитила диссертацию, я подумала, что теперь у меня уже есть валидация, поэтому критика превратится из дисфункционального нападения в функциональное обсуждение (в обратную связь, в коллективные суждения), которое будет продуктивно для общего дела. Но это оказалось не совсем так.

В 2013 году я оказалась на конференции, где обсуждалась тематика, бывшая для меня ключевой – исследования коллективной культурной исторической травмы. Я наивно решила, что раз я теперь более-менее сложившийся академический исследователь, можно попробовать сделать хитрый финт ушами и поговорить об этой теме не на знакомых источниках и материалах, которые обычно обсуждаются в момент разговора о культурной травме, а на несколько необычных источниках. Я представила доклад, на котором я рассказывала, что травма обнимает собой примерно всех людей, которые готовы в этом признаться, которые осознанно или неосознанно это проговаривают. Я разбирала в качестве источников тексты писем и публичных обращений не тех людей, которые обычно у нас фигурируют как угнетенные группы, а угнетателей. Я до сих пор думаю, что это был неплохой поворот сюжета и можно было этим заниматься. Но когда я прочитала свой доклад и села на место, то услышала чудный шепоток по рядам: «Аааа, ну вот чему учат в РГГУ». Меня это совершенно фрустрировало. Мало того, что я столкнулась с примером, когда критикуют человека, а не дело, но я столкнулась (о чем уже догадывалась) с тем, что институциональная критика ходит по самым разным каналам. Ты далеко не всегда, даже будучи ее объектом, можешь с ней напрямую столкнуться. Соответственно, ты никогда не будешь знать, каков твой статус в глазах тех людей, которые предпочитают пользоваться внутри институции неформальными механизмами критики, обратной связи и навязывания тебе определенного статуса. В этот момент я поняла, что в этой среде я не готова прикладывать усилия, чтобы получить валидацию путем публичной критики. Это требует большого количества дополнительных усилий, направленных на постоянную попытку понять, как резонирует то, что сказано. Как оно (кулуарно или нет) обсуждается. Поэтому я терпеть не могу кулуаров конференций, что обычно вызывает у людей, которым я это рассказываю, коллапс: «Как же это так? Это же самое важное пространство для нетворкинга!». 

Я решила выбрать для себя несколько стратегий, которые связаны с критикой. Как и Даша, я считаю, что обратная связь невероятно важна, она позволяет не только делать общее дело, но и постоянно резонировать с людьми, которые в твоей области знают больше и двигаются в разные стороны. Это продуктивный инструмент сонастройки и донастройки. Я решила, что буду использовать инструменты продуктивной критики, когда это желательно и необходимо. Это делают практически все люди в академии – пишут отзывы на работы студентов. Это самостоятельное эссе на 3 страницы, которое призвано решать несколько задач.

Есть задача профессиональной рефлексии того, что получилось у человека. Неважно, человек писал диплом или курсовую под моим руководством, или я получила эту работу на рецензирование. И есть терапевтическая задача. Мне важно дать понять студентам, которые получают этот фидбек, что их работу прочитали и в этой работе есть сильные стороны и точки роста, а не слабые стороны, как иногда призывают писать в отзывах согласно бюрократическим требованиям. Я отмечаю, что вы как конкретный человек, который пишет текст, даже не очень видя себя в академии, совершаете интеллектуальное усилие, которое полезно и важно. Даже если оно важно только для вас и не имеет мирового значения. Я считаю это своей романтической обязанностью. Это наследие моего травматического академического воспитания – мой научный руководитель писал для меня ровно такие рецензии, на фоне того, что происходило вокруг.

Есть рецензии, которые касаются академической литературы. Они получают полупубличный статус. У меня есть некоторые рецензии, опубликованные в НЛО. Мне нравится формат, когда ты прочитываешь внимательно книгу/сборник статей/монографию как представитель определенного поля и фиксируешь некоторые важные реперные точки. При этом у меня возникает много вопросов к себе, потому что и в случае со студентами, и в случае с рецензиями, хоть это и разная степень публичности, ты имеешь дело с соотношениями власти. Фрейм такой. В одном случае, ты преподаватель, который пишет рецензию на работу студента, а в другом случае, ты – человек, который публикуется в институциональном издании с определенной редакционной повесткой и установками. Несмотря на то, что я далека от разговора: «Фу, это власть! Давайте анархически все разрушим!» – мне кажется, что отношения власти следует проблематизировать, потому что если в них включается компонент вкусовщины, они становятся стратегиями нападения, сведения счетов, построения личных карьер за счет затаптывания других и хождения по головам. Проконтролировать этот процесс, когда функциональное становится дисфункциональным, кроме интроспективного механизма – довольно сложно. Но не потому что это невозможно по факту, а потому что есть много оснований для определения того, что такое дисфункциональная критика (кроме того, что мы уже выявили – это нападение на человека, а не на результат труда).

Это привело меня к финальному шагу. Мне хочется находиться в пространстве, которое создается по моим представлениям о публичности, необходимости критики, о содержании. Поскольку у меня есть сложности с тем, чтобы определять и детерминировать себя как академического исследователя, то, возможно, проще перейти в пространство, которое обычно упрощенно называют «блоггингом». Так возник «Блог злобного культуролога», которому скоро исполнится 3 года. Он создан не для монетизации. Там я делюсь взглядом на мир, не призывая к тому, чтобы сделать этот взгляд доминирующим. Отсутствие раскрутки как раз позволяет оставаться нишевым человеком и не предполагать, что сказанное мной будет воспринято как истина в последней инстанции, а я буду говорящей головой, которая озвучивает экспертные комментарии по любым поводам. В этом блоге содержится квинтэссенция парадоксальности, в которой я живу: с одной стороны, там действительно есть место обзорам, критике книг/фильмов/сериалов (поскольку я культуролог и с этим работаю); с другой стороны, там довольно часто утяжеленный язык и утяжеленные конструкции, которые сложно воспринимать просто между делом. Это не рекреационный блоггинг. 

Честно говоря, даже если это и тупиковая ветвь эволюции публичной критики, она все же полезна. И не потому, что мне важно валидировать себя как человека, который занимается полезным делом. Я верю, что, если хочется, чтобы полезные, эффективные и бережные традиции, которые могут быть в академии как пространстве про суждение и про ответственность за суждение, были распространены, то этим распространением стоит заниматься в т.ч. самостоятельно. Это я не к тому, чтобы все сейчас открывали свой блог или записывали подкаст, но самое позитивное (в смысле продуктивное) можно вытащить изнутри, а не снаружи. 

Нахождение в роли буриданова осла в какой-то момент разрешится, потому что невозможно не сидеть ни на одном стуле и говорить, что ты сидишь на обоих. 

Полина: Спасибо большое! Отдельно – за вопрос, который мне кажется невероятно важным: как столкнуться с критикой в академии. Это прагматический вопрос о том, как организовать возможность критической точки/места/уголка. У нас тут критический уголок. Мы на конференциях клуба любителей интернета и общества Internet Beyond делали секцию «Костер», куда можно было приходить с исследованием, которое хочется сжечь.

16:36:18 От Андрей Тесля : критика – разной прожарки предмета

16:36:36 От Лёня Юлдашев : да-да, там была возможность выбрать степень прожарки)

На самом деле, это сложно. И Оксана, и Даша рассказывали про стратегии уклонения и вынесения вовне академии того, что должно происходить в ней. Есть ли у кого-то истории про критику внутри академии?

История про преподавание интересна, ее можно подвесить – насколько она про критику? Кажется, что преподавание – история про свободу от ответственности за высказывание, это не происходит публично. Человек, который сдает работу, не имеет в виду, что ее сейчас все прочитают. При том, что обратная связь тут колоссально важна и классно, что она может работать как инстанция признания. 

Артем, вопрос к вам. Вы за репутацию, и я переживаю, вдруг мы придем к тому, что надо выносить критику из академии, нести ее в другие места. Вы предлагаете ее нам оставить или вернуть? У вас есть идея и история?

Артем Космарский: Здравствуйте, дорогие коллеги! Полина, спасибо за приглашение. Скетч про испанскую инквизицию заканчивается тем, что инквизиторы пытают бабушку мягким стулом и теплым чаем. Но это виньетка. 

Меня зовут Артем Космарский. Я старший научный сотрудник Вышки, социолог, немножко антрополог, руковожу небольшим образовательным онлайн-проектом Neon.University. 

У меня несколько пессимистический спич. Понятно, что лучше доброжелательная критика и хорошая обратная связь, лучше критиковать, не переходя на личности… Это понятно, «не надо красть серебряные ложечки». 

У меня несколько разрозненные наблюдения из разных профессиональных ипостасей, в которых мне удалось побывать. 

Сейчас я говорю как социолог науки и исследователь ученых про российскую академию. Пьер Бурдье говорит, что главная ставка в научном поле – это борьба за признание, а точнее – борьба за правила, не за конкретные капиталы (славу, деньги), а за право определять правила игры. Кто переопределяет правила игры, тот получает все. Допустим, Бурдье прав. В его понимании, борьба идет публично: я критикую, потом предлагаю новую картину (как Эйнштейн), и обнуляю достижения всех конкурентов. В социологии науки, да и вообще в науковедении идея публичного спора, дискуссии самоочевидна. Иначе наука не работает. Начинается и заканчивается все публичными дискуссиями. Рецензирование не очень проблематизируется (я имею в виду peer review). Рецензирование, peer review принципиально не отличается от дискуссии на конференции или от рецензии в журнал. Размышляя об отношении к критике у нас (и не только у нас), хочется вспомнить не Бурдье, а Лакана. Взгляд другого – это боль, травма. Критика – это форма инициации. Ты прошел инициацию, когда тебя помучили, пока ты был магистрантом, аспирантом, и получил статус ученого и признание от своих: среды, тусовки, дисциплины, направления. И дальше тебе лучше сидеть и делать то, что ты любишь и хочешь. Это важный момент: одна из причин критики прикладной наукометрии, как инструмента управления наукой, – это то, что внешний взгляд не нужен, он неприятен, он угрожает твоему существованию. Взгляд другого может отрицать то, что ты есть. Это некая структурная вещь. 

16:42:27 От Роман Балабанов : Любое внешнее проявление власти травматично. Мне из-за этого очень тяжело писать диссер и вообще что-либо делать.

Нелюбовь к наукометрии и нелюбовь к публикации в международных журналах тоже с этим связана, потому что тебя будет читать неизвестно кто. И что он про тебя напишет? Здесь у тебя есть имя, статус, а там ты – никто, тебя могут просто выбросить, reject-нуть. 

Это положение дел структурно уходит в 90-ые годы, в конец Советского Союза, тридцатилетие которого мы сейчас тут отмечаем. Тогда очень многие ученые, группы ученых и институты сидели на своих делянках, местах, где относительно безопасно. Неизбежная объективная критика переходит на личности, потому что они угрожают существованиям институтов. Единственный антидот от этого – это общее дело, как Дарья говорила. Почему в американских журналах больше публичных форумов, разделов рецензий? Forum discussion: ученый пишет статью, пять коллег его ругают в пяти заметках, а он потом в шестой заметке им отвечает. Это часто встречается. Там критика не угрожает существованию, а мы живем в ледяной пустыне. Дайте сначала ученым ощущение безопасности, а потом уже давайте критиковать.

16:43:56 От Dmitry Muravyov : А разве логика не может быть обратной? Раз живем в ледяной пустыне, как раз хорошо бы критиковать других тогда и с места согнать, а если ресурсов много, то это как будто менее важно?

16:44:43 От Daria Demekhina : Тут вопрос, мне кажется, в безопасном пространстве критики – в пустыне ее меньше, чем с ресурсами

16:45:32 От Лёня Юлдашев : предположу, что пустыня не благоволит к тому, чтобы появилась ставка. а если ставки нет, зачем критиковать

16:46:30 От Dmitry Muravyov : ага, тогда получается безопасность как условие + ставка как ради чего мы это делаем вообще

16:46:33 От Лёня Юлдашев : тут я хочу оппонировать Дарье и сказать, что нужно не безопасное, а опасное пространство критики. потому что когда безопасно, ты сидишь и своими делами занимаешься. тебе не прилетит, ну и ты тоже не напрыгиваешь

16:46:34 От Daria Demekhina : А если сформулировать ставку так – быть главной специалисткой по чему-то..?

16:46:53 От Лёня Юлдашев : главным в пустыне? можно, но…

16:47:19 От Polina Kolozaridi : главным по пустыне

16:47:30 От Daria Demekhina : Зато эго тешит

16:48:11 От Alexander Markov : Да, у нас один специалист по пустыне и в мире еще два, они общаются друг с другом, не критикуют, а делают общую шахту. Критики нет, а наука есть. Тогда о чём мы говорим?

16:48:29 От Daria Demekhina : Леня, мне кажется, тут спаяны две вещи: безопасность пространства и то, работает ли критика

16:49:15 От Daria Demekhina : ((Понятно, что быть главным хоть в чем-то – тупиковая стратегия делания общего дела))

16:50:12 От Лёня Юлдашев : да, никакой симфонии, одно поле науки (сухое по-пустынному). и тогда критика хотя бы понятно зачем нужна. а зачем нужна критика в общем деле?

16:51:22 От Лёня Юлдашев : «зачем» в смысле что она делает, как она влияет на что-то

16:51:37 От Dmitry Muravyov : Так если человек плохо в шахте работает, надо ему сказать!) А то все одному делать придется, а это утомительно, лень и вообще как-то несправедливо, шахта-то общая

16:52:01 От Лёня Юлдашев : и сказать через паблик, а не в столовой за общим ужином?

16:52:14 От Лёня Юлдашев : смело идём за метафорой)

Но это порочный круг, потому что в университете происходит та самая «туземная наука», о которой писал Соколов: полная закрытость, полная эзотеричность, полная замкнутость на себе. 

Сам я как автор и ученый не люблю критику. Почему? Тут уже звучала мысль о том, что времени мало, энтропии много, людей переубедить сложно, а часто и не нужно. Поэтому лучшая форма критики – это говорить что-то свое, и оно будет цвести или даст некий плод, особенно если это новая интерпретация, новое видение. Люди прочтут, поймут, увидят. Чтобы утвердить что-то свое, не обязательно нападать на тех, с кем ты не согласен. Как редактор, я автору (даже если он не прав) выскажу свои мысли мягко. Но в целом автор сам отвечает за себя. Он отвечает за свои идеи, и я, как редактор, не имею права и желания с ним спорить. Его ответственность не на мне, а на нем. Человек имеет право выступать.

Еще одна проблема, с которой и я, и коллеги сталкивались, — психоаналитическая. Вышла новая интерпретация поэтического (или прозаического) текста. Она вызывает бурное отторжение, потому что затрагивает личные струны в душе человека, который ее читает. Интерпретация, которую он производит, говорит о мире нечто травмирующее, воспламеняющее, огорчающее и т.д. Но он, критик, это не рефлексирует. Просто его этот новый текст, новое знание задело, и он страдает, а потом начинает критиковать, придираясь к внешним формальным вещам. Тут невозможно спорить, потому что есть бан за переход на личности. Я не могу ответить критику: «Ты критикуешь меня не потому, что я не процитировал Иванова или Джонсона, не потому, что у меня неряшливо оформлена часть с результатами, а потому что тебя это лично тронуло». У меня нет права выступать психоаналитиком или психотерапевтом для критика. Это двойное послание. Опять же, это работает в обе стороны. Если у меня есть желание критиковать – например, мне не нравятся смелые люди или слишком революционные формы высказывания – я не говорю, что мне не нравятся эти новые формы. Я (как это было с Александром Марковым) говорю «а у вас там слово переведено не так, как надо, ахахахаха». Это большая проблема – психоаналитическое второе измерение или второе дно. 

16:47:38 От Lidia Yatluk : Получается, что некоторая проблема чтения критики в том, что нет культуры прорабатывать и афишировать позицию, с которой делается критика? Рецензент или иной читатель как бы исходит из неотрефлексированной позиции "эксперта"

16:48:30 От Оксана Мороз : И/или из предположения о его/ее ангажированности (а не пробабализме) или «объективности» и фактологичности мнения

Но, чтобы не быть совсем пессимистом, расскажу, что я 8 лет работал научным журналистом. Там было привольнее жить, потому что я пишу про науку, и любая критика для меня была приятна – это хайп, сенсация. Я любил такие жанры: выходит доклад Вольного исторического общества или исследование про генетику русских, и я сразу собираю комментарии, беру интервью, поддерживаю медийную историю. Но это легкая позиция, потому что я как научный журналист и популяризатор воспринимал любую критику как хлеб. Она вызывает ажиотаж читателей. Вообще в научной журналистике, в текстах о науке вне науки есть позиция, что журналист, популяризатор или лектор должен только пересказывать (желательно уважительно) научные исследования. Если он критикует или сталкивает мнения ученых, он нарушает пакт о ненападении, нарушает границы суверенитета. Но когда твой хлеб – это медийность, критика – это прикольно. У тебя нет особых scruples, забот, треволнений, переживаний, что тебя заденет. Ты можешь это себе позволить. А если ты внутри академии, критика – сложная вещь. 

Полина: Спасибо! Очень интересно про научную журналистику. Пока подвесим вопрос про репутацию, но про научную журналистику была довольно простая идея: научная журналистика и популяризаторство не предполагают возможности для дискуссии, потому что они рассказывают, что ученые доказали. А если ученые не доказали, то непонятно, почему мы это популяризируем, ведь наука – это то, во что верят. Понятно, что существует много критики самих форматов популяризации, но это отдельный сюжет. Мы критикуем? Популяризуем? Возможно ли одно без другого? Как подключать людей, если мы рассказываем им о своих вопросах в форме, которая требует сидения со словарем? Есть ряд сюжетов, возможно, мы их коснемся.

Артем, пока вы говорили, я думала: «Вау!», – и параллельно читала чат с мыслями о том, что дисциплина – это роскошь. Есть люди, которые готовы вас инициировать, готовы вас уточнять. Как будто то пространство для критики, о котором говорила Оксана, реально есть. Кажется, что когда пройти ужасный обряд инициации, окажешься в месте, где тебя ждут. 

Это связано и с сюжетом междисциплинарности, ведь это вопрос про личную ставку. Критика обычно связана с инициацией отдельного индивида, а не исследовательского проекта. А в случае дисциплин или других редких сюжетов, о которых писали в чате, есть соотнесение: есть поле и есть я. Мы как улиточки таскаем поле вместе с собой. А нам говорят: «Фу, этим заниматься. Фу, у тебя домик ужасный». 

Удивительным образом в пессимистической части, с которой вы начали – с борьбы за определения правил игры – я почувствовала возможность для оптимизма. Понятие борьбы Андрей [Тесля] описывал как что-то хорошее, пока мы готовились. Мне интересно, какие у него промежуточные модераторские итоги нашего разговора. Будешь ли ты за борьбу сегодня?

Андрей Тесля: Спасибо. Я мельком затрону 2-3 сюжета. 

Первый – важнейший в этом разговоре про критику. Мы только что говорили о сложностях и неприятностях, которые испытывает автор исследования, статьи, книги, когда его критикуют с разными основаниями/причинами. Мы поговорили про критиков, и как сделать критику комфортнее. У меня сразу появляется внутреннее сопротивление теме комфорта, потому что в идеале это история не про коммуникацию критик-автор. Это история про аудиторию, сообщество, про то, что производится для них. В этом смысле автор и исследователь может занять суровую позицию: «Тебе больно? Тебя перемалывают? Мука знания вырабатывает. Человечески сочувствуем, но ты за что? Ты за комфорт или ты за науку? Определись. Сделай свой выбор».

16:55:06 От Оксана Мороз : А почему должна быть такая бинарная оппозиция? Наука выглядит в таком случае как строго некомфортное для существования пространство.

16:55:24 От Daria Demekhina : Согласна с Оксаной, писала похожий вопрос)

16:55:57 От Anya Shchetvina : (продолжая оксану)а почему вообще есть противопоставление комфорта и науки? наука производится в каких-то конкретных условиях труда, если мы хотим сделать критику/науку лучше, то разве не важно думать про неё как embodied практику? а то какое-то излишне картезианское сведение человека/ исследователя до чистого интеллектуального действия

Мне просто представляется, что в этом развороте многое меняется. Если мы говорим ортодоксально неокантиански о науке, о том, что для науки высшей руководящей ценностью является истина, то все остальное должно отступить перед ней. Но как это вырабатывается?

Другой сюжет связан с темой критики и отделения (критикуй предмет – не критикуй человека). Это до некоторой степени благое пожелание, но ему едва ли можно следовать в социогуманитарном пространстве, хотя бы потому что здесь исследования зачастую являются авторскими, это история про помещение себя в эти исследования. Речь о том, чтобы не привносить личных (в смысле «низких») мотивов. Но критика в любом случае задевает. Артем говорил, что критика касается твоего определения, твоего положения. Критика затрагивает нерв. Критика, в которой сквозят личные мотивы, куда менее «травматична», чем гуманистическая. Она-то как раз предполагает плоть межчеловеческих отношений. А вот в критике, где nothing personal, аргумент обращен к тебе, ты не отобьешь его сплетенной сложностью отношений. Здесь под вопрос поставлена мысль и интеллектуальный результат, как бывает нередко. Если это мыслится ключевым для высказывающего, то постановка его аргумента под вопрос – это постановка под вопрос самого субъекта. И она куда более острая, чем внешний ход.

16:57:58 От Anya Shchetvina : хотя то, что говорит андрей сейчас про гуманистичность, кажется, отвечает на эти последние комментарии частично

16:58:00 От Аркадий Перлов : Бинарное (точнее, с двумя полюсами шкалы) таки лучше, чем видение и проблематизация только одного полюса, "человеческого". Т.е. напоминание о "точке зрения науки/усредненного сообщества" полезна.

Но я, к сожалению, не с начала дискуссии; возможно, что-то установочное не услышал.

16:58:59 От Оксана Мороз : Аркадий, ну а где мы можем обнаружить «точку зрения науки/усредненное сообщество»? Такими категориями же можно прикрыть, в том числе, дисфункциональные паттерны (даже не конвенции).

17:01:02 От Аркадий Перлов : Оксана, конечно, можно прикрыть :) И монополия представлять точку зрения усредненного сообщества проблематична. Но отмена/игнорирование этой "абстрактной" позиции вообще – еще более опасно – и субъективностью, и переходом сугубо к использованию текущей расстановки ресурсов.

17:03:53 От Оксана Мороз: Вечное золотоискание середины))

17:04:08 От Лёня Юлдашев: …между двумя подозрениями)

Последний сюжет. Основное содержание критики заключается в вынесении суждения. В чате было обсуждение узких тем о специалистах-улитках, которые коммуницируют между собой. Их всего несколько, они друг друга знают и взаимодействуют – это и есть разновидность критики. Здесь принципиально важно, что скажут двое-трое коллег. Их суждения, их отнесения – это не публично, но это тоже критика. Просто другого рода. Это куда более напряженное отношение, потому что если предмет очень узок, любые оттенки и повороты приобретают большое значение. Для внешнего взгляда там все безмятежно, но не для внутреннего. Все острые формулировки и яркие ходы предназначены для третьего, для зрителя. Если разговор идет тет-а-тет, то зрителя нет, и в них нет нужды.

Полина: Спасибо, мне кажется важным тема про «нет зрителя». Идея тотальной коммуникации в науке может сыграть с нами плохую шутку: если мы все происходящее в исследованиях и науке предлагаем к возможному публичному обсуждению и критике, то это одновременно и сохраняет поле, и размывает его. Я бы предложила коснуться двух сюжетов.

Первый ― противопоставление научного и личного в критике. Я бы проинтерпретировала слова Андрея так, чтобы перевести их в поиск стратегий. Мы же стараемся искать coping strategies – как жить с критикой? Когда речь идет о научных университетских институциях как месте, где устраивается труд, то предполагается, что его устраивают люди, которые являются администраторами этих мест. А где мы, наемные работники, которые устроены и должны помогать друг другу не превращать все это в мучительно неприятные условия? Мы можем это сделать, и коллеги об этом говорили. А если не можем, то мы выносим это в публичные пространства, в альтернативные проекты.

Незадача в том, что если мы разрываем устройство институции, наши способы трудоустройства и вопрос об истине (если это три разных сюжета и нам не нужно бороться за истину, отстаивая возможность спокойно жить), мы теряем возможность участия в регулировании. Мы не говорим вовремя: «Вы предлагаете мне пропагандировать! Это пропаганда, а не наука». Или – «Вы предлагаете это изучать, потому что это нужно вам, нужен хайп и студенты на платное отделение, это не нужно для истины». Если вы теряете возможность бросить эту перчатку в лицо администратору программы, если ваши коллеги не могут сказать, что это исследование, а это – нет, то в момент, когда меняют руководство (что происходит сейчас во многих институциях) или объявляются новые правила игры, получается, что вы ничего не сделали, чтобы сохранить свое поле. Если вы (мы) терпели то, что происходило до этого (я не имею в виду конкретные истории), если не сражались за истину, то в какой-то момент условия труда станут некомфортными. И не потому, что мы в какой-то момент не смогли их устроить друг для друга или не придумали какую-то форму критики, а потому что вовремя не бросили перчатку. А институции всё же существуют в том мире, где есть «ресурсы» и «шахты» (это не пустая тема). 

17:05:24 От Оксана Мороз : Можно не бросать перчатки, а заниматься партизанингом. Это, конечно, до поры до времени.

17:06:43 От Аркадий Перлов : Ну вот понемногу во имя середины бинарность и протащили... Будем наращивать? Параллельно партизанингу? :)

17:08:42 От Оксана Мороз : Хто протащил?) партизанинг — это главное, никакие патерналистские централизованные решения не пройдут)

Я бы согласилась с тем, что разводить бинарную оппозицию (комфортная коммуникация VS истина) не стоит. Но это скорее связано с темой субъекта, которую начала Даша и продолжила Оксана. Наша возможность определения себя как ученых, исследователей или людей, занимающихся дисциплиной, связано с тем, что признано как дисциплина. Если мы в битвах за признание дисциплины не участвуем, отступаем от них, то возможность говорить: «Я – интернет-исследователь/культуролог» мы отдаем на откуп другому. Я попробовала заострить сюжет, возникший в противопоставлении комфорта и истины, но этот сюжет стоит продолжать дальше, и понять, где здесь возникает возможность не сходить с ума, и при этом комбинировать разное. 

Ольга Кузина: Меня зовут Ольга Кузина, я социолог из Высшей Школы Экономики, профессор, руководитель бакалаврской программы по социологии. Мой опыт – это способы воспитания в студентах защищенности от лишних переживаний по поводу критики. Я веду социологическую теорию на первом курсе. Это группа академического развития, все на английском языке, это усложненная программа. В основном мы занимаемся тем, что ребята пишут эссе, а мы их критикуем.

У меня опыт работы именно с молодыми ребятами. Я получала первое образование еще в советское время (отчасти поэтому я очень психологически закаленная). Сейчас молодые поколения более тревожные на мой взгляд, в том числе в академии: все сложно, все неоднозначно, неопределенно, поэтому молодым сложнее, чем нам.

Я, как и многие спикеры, думаю, что главное – критиковать идеи, а не личности. И это основной этический принцип академической критики. В чем смысл критики? Когда мы сами пишем свою работу, нам очень нужна критика. Мы всегда немного зашорены: любимыми теориями, любимым жизненным опытом или опытом, о котором мы прочли в работах других авторов. Но мы должны себя сами поставить в эту позицию: когда мы пишем тексты, не нужно пытаться доказать, что мы правы. Мы должны пытаться увидеть, какие у нас проблемы, на чем это основано, где какие дырки в нашем тексте существуют. В этом смысле, чем более жесткую критику мы получаем, тем больше проблем мы снимаем. В окончательном виде наш текст будет более убедительным. Я не вижу тут проблем с критикой как таковой, даже более жесткой. Надо быть просто более толстокожим в этом отношении. Иногда критикуются идеи, но люди воспринимают это как личные выпады. Не надо так. Вопрос критики – это вопрос академической этики. 

Если я получаю критический отзыв на свой текст или выступления, моя задача – из всей критики вычленить то, что поможет мне дальше продвинуться в тексте или работе. Если кто-то выпадает, и пытается критиковать меня лично, то здесь основной принцип такой: это проблема у человека, а не у тебя. Этот человек нарушает этические принципы академической критики. С этим сделать ничего нельзя, но реагировать на это болезненно или фокусироваться – значит подставлять себя, вместо того, чтобы двигаться дальше. Если тебя критикуют, а ты это воспринимаешь как личную обиду, то ты не услышишь той критики, которая может помочь тебе двинуться дальше. Принцип такой: быть толстокожим в отношении себя (когда ты воспринимаешь критику) и быть тонкокожим, когда ты критику даешь другим. Особенно, если это молодые ребята, которые еще не закрепились в академии. Они могут воспринять критику болезненно или решить, что раз их критикуют, то им не место в академии. Мне очень жалко, когда бросают академию талантливые люди просто из-за того, что не могут жить в атмосфере постоянного критического суждения. 

17:12:23 От Елена Кочухова : я бы добавила, что относительно студентов нужно быть еще изобретательной в отношении формулировок критики.

17:14:49 От Елена Кочухова : не всегда формулировка, понятная коллеге, считается вообще студентом. не то, что "заденет", а будет собственно понята как комментарий, указывающий на темное место, которое требует корректировки. даже если есть совет по корректировке.

Мир мы не исправим и не сможем никогда договориться окончательно. Будут люди, которые будут пользоваться критикой для личных целей. Но мой совет – не обращайте внимания на это, обращайте на то, что полезно. В академической среде, если говорить о журналах, часто, когда мы получаем критический отзыв на свой текст, там нет требований все поправить по замечаниям рецензента. Мы имеем право сказать, что рецензент чего-то не понял, или он критикует, но из традиции, в данном случае не имеющей отношения к позиции, которую мы занимаем. Здесь есть возможность дать обратный фидбек. Редакторам журналов (если только вашей работе в принципе не отказано совсем) можно ответить. Я часто меняю текст, если это идет ему на пользу, но стою жестко на своем и объясняю, почему критика по отношению ко мне в данном случае не оправдана, а моя позиция более убедительна. В этом ничего такого нет, и все мои статьи после такого ответа спокойно публикуются. Не надо к этому относиться как к тому, что имеет влияние на вашу жизнь. Оно должно иметь большое влияние на тот продукт, который в результате формируется. Надо воспитать в себе это качество, я и первокурсников этому учу.

Если хотите, зайдите на сайт нашей программы, там каждый год есть письмо первокурсникам. Один из абзацев посвящен как раз этому: не воспринимать критику близко к сердцу. Вы 4 года будете писать, вас будут критиковать, но не потому что вы плохие, а потому что мы хотим, чтобы вы развивались дальше. Это хороший рецепт: работать с тем, что принесет пользу, продвинет вашу идею или улучшит текст. 

Полина: Спасибо большое! Отдельный интересный сюжет: кем мы считаем себя? И к кому мы обращаемся с идеей, когда нам что-то нужно? Кем оказываются они? 

Я слушала вас и думала про отношения поколений. Сюжеты, которые мы обсуждали до этого, в контексте вопроса поколений кажутся очень интересными. 

Александр Марков: Когда говорят о критике, говорят о специфических жанрах критики, таких как рецензия или разбор. Но, как говорил Лотман в «Анализе поэтического текста», глупо ломать дом, узнав, что дом построен по плану, чтобы найти, где этот план находится. Если говорить о научных журналах, то критика находится не в отделе рецензий, а в самом научном журнале, в его редакторской политике, которая есть у каждого журнала. То, что в журнал какие-то статьи могут пройти, а какие-то заведомо не пройдут, заведомо является критикой. Мои аспиранты и студенты задают вопрос: «Что нужно сделать, чтобы написать статью, которую точно возьмут в “Новое литературное обозрение”? Или в “Вопросы философии”?» Я всякий раз не могу ответить на этот вопрос. Я могу объяснить, почему статью не взяли, но я никогда не могу сказать, как нужно написать статью, чтобы она прошла в конкретный журнал.

Образуется пустое поле критики, в котором все всё понимают. Есть редакторская политика, есть инерция редакторской работы, но никогда нельзя сказать, что именно, кроме инерции, приводит к тем или иным решениям. Получается, что и критика приобретает свою инерцию. 

Самая известная инерция, которая существуют еще с античности – это инерция легитимации. Вспомним Лукиана Самосатского и его апологию неправильного обращения. Неправильно обратиться, употребить не то выражение, говорить с акцентом – это уже делегитимировать себя в поле производства знаний. Ты уже не можешь производить легитимное высказывание). В гуманитарных науках остается это правило: производство легитимного высказывания – это умение говорить с определенной интонацией. Есть определенная интонация у филологов, у искусствоведов. Даже если они занимаются всем понятными вещами и исходят из кумулятивного накопления знаний, интонация иногда оказывается не менее существенна, чем аргументация. 

Проблема в том, что на практике (когда заседает редколлегия журнала или ученый совет научно-исследовательского института) все могут придерживаться разных позиций. Кто-то может придерживаться позиции социального конструктивизма, а кто-то – позиции кумулятивного накопления знаний и создания бесповоротных утверждений. Например, «образцовые научные работы — это работы, доказывающие, что картина написана не в 1650, а в 1655 году. Они создают бесповоротное и неоспоримое знание, не то, что все ваши постколониальные и гендерные теории, которые могут интерпретировать так, а могут иначе». Они утверждают, что это и есть научное знание. Оно неотменимо, а любая интерпретация («здесь мы прослеживаем оттенки барокко…») – уже не годится. Если в одном помещении собраны позитивисты и социальные конструктивисты, или приверженцы кумулятивной верификации с приверженцами конструктивистской оптики, то общей будет позиция первых. Именно они смогут объяснить, почему тут не соблюдена та или иная интонация («эта работа не академична»), тогда как теоретикам останется только признать, что они встроены в современные контексты, волнующие людей, экологические или постколониальные. 

Такое я постоянно вижу на защитах диссертаций. Этикет защиты мешает «закидывать черными шарами» большую часть диссертаций. Боюсь, если бы этикет был другим, большая часть диссертаций получала бы черные шары именно поэтому. Позитивисты не увидели бы нужную интонацию, а социальные конструктивисты не могли бы обосновать, что человек создал конструкцию, общезначимую для всего сообщества.

17:18:57 От Оксана Мороз : критика как ритуал, который поддерживается ради ритуальности инициации, ну да. Вопрос в том, почему диссертации черными шарами «не закидывают», но при этом общий оскал критических замечаний может быть не очень дружелюбным

В неофициальной сфере, где общаются социальные конструктивисты вне академии (о чем Дарья говорила в начале), такое можно. Все исходят из того, что мы вместе уточняем культурологическую оптику, вместе сидим на посиделках культурологов (или кого-то еще) и в конце концов приходим к уточнению оптики: что мы должны учитывать, что мы понимаем под этим словом. В другой неофициальной сфере, сфере узких профессиональных дискуссий, где могут оказаться и позитивисты, и теоретики, мы можем привлекать специалистов, чтобы узнать, какое количество источников эпохи надо посмотреть, чтобы правильно интерпретировать определенную строчку в стихотворении. Один из моих любимых жанров – взять одну строчку из стихотворения и, привлекая десятки источников, в том числе интермедиальных (как живопись того времени) – объяснить, почему такой странный узус у слова. Об этом тоже могут идти споры.

В этих спорах у нас слишком часто возникает ситуация отрицания теории. Из-за этого критика переносится тяжело, потому что обычно человек приходит с объясняющей картинкой: «Я на основе источников сделал такую картинку», – но кто-то может делегитимировать его труд, сказав, что не все источники проработаны. А кто-то может сказать, что сам градус взгляда, устройство текста и исследовательских процедур был такой, что производимое знание кажется произвольным. Double bind молодого исследователя происходит постоянно. И от него спасает только то, что академия должна поддерживать молодых сотрудников, готовить смену.

Я не очень люблю остроумное объяснение Титаева в его статье про провинциальную и туземную науки. Утром я совершаю deck rejeсtion статьи в каком-то из редактируемых мной журналов, потому что она не соответствует aim&scope журнала. Или она представляет собой чистый пересказ или чистое описание (посвящена духовным основам российского общества, например). В deck rejection я обычно объясняю, почему данная статья не соответствует аргументативным нормам нашего журнала. А днем я читаю (Артем уже упоминал этот сюжет) высказывания специалистов по античной философии, которые глядят на меня так, как я гляжу на тех, кто пишет о духовных основах российского общества. Боюсь, что таких разделений будет больше. Утопия, брезжившая несколько лет назад, когда казалось, что разделение аналитической и континентальной философии будет в скором времени преодолено, не претворилась в жизнь. Дробление сообществ будет продолжаться. Как будет строиться совместное действие – для меня большой вопрос. В любом случае, это уже оказывается вопросом общей теоретической рефлексии тех, кто хотя бы как-то хочет поддерживать защиту диссертаций в своей дисциплине. Спасибо!

Полина: Спасибо! Не уверена, что я вполне поняла финал. Спасибо, что вы вернули нас к сверхважному сюжету, с которого у нас начался этот год: академия защищает свою академичность, критика академии часто направлена не на конкретных исследователей, не лично, не ad hominem. Она даже не про предмет и объект, она про защиту себя. Это защита, границы и критика загнанного животного, которое всякими способами говорит: «Нет, уйдите, пожалуйста, вы что вы несете». 

Опять же, как в случае со статьями о русской духовности», можно понять, почему академия как институт так делает. Критические сюжеты и приемы нужны – это позволяет отгораживаться. Мы пришли к тому, что у нас есть критика внутри академии (или академий), есть критика внутри образовательного процесса (о чем много раз говорили), а есть критика внутри сообществ. Это три разные критики. 

Хорошо бы подумать, насколько крепко слово «критика» прилипло к нам. Никто, кроме Даши, его не оспорил. Мы продолжаем им пользоваться, хотя это зонтичное понятие, и оно работает в разных контекстах для разных целей. Иногда мы говорим: «Фу, критика», – а иногда – «Критика – это хорошо». 

Я бы предложила вернуть разговор к критике.

Артем, вернемся к сюжету о репутации. Хочется обратиться не к личным стратегиям, а к стратегиям сообщества или институции. Хочется оправдать критику в контексте репутации. Мы можем ужиться с критикой, можем от нее отойти, можем ее переформатировать. Но действия критика в контексте репутации все-таки полезны. Какой она может быть? Как нам ее придумать и осуществлять так, чтобы было хорошо?

Артем Космарский: Спасибо за вопрос. Не могу сказать, что я готов на него идеально ответить… Меня интересует проблема репутаций. Она связана с критикой. Не зря еще в детской книжке сказано, что репутация строится много лет и разрушается за один день. 

Есть два больших течения в понимании того, что такое репутация. Есть репутация как капитал – то, что принадлежит человеку, индивиду или институту. Он аккумулируется и выражается во внешних квантифицируемых маркерах (индекс Хирша, количество конференций, количество наград, статус наград). Репутация – это неявная вещь, но есть ее видимая валюта. А с другой стороны, репутация – это социальное знание. Это то, что принадлежит сообществу как облако смыслов. Есть человек или институция, а есть облако, которое за ним ходит – аура. Эта важная проблема в науке и не только в ней, но и в сферах, где есть сильное сообщество peers (сообщество равных), которые знают друг о друге: это журналистика, искусство, поэзия, даже сферы professionals (юриспруденция, медицина). Всегда есть то, что думают люди извне (пациенты или начальники), а есть то, что люди думают друг о друге изнутри. 

Я бьюсь над изучением новых метрик, которые с 80-90-ых годов стали главным инструментом оценивания (наукометрика – это одна из метрик оценивания), т.е. унифицируемые KPI-подобные инструменты оценивания для сфер, где их раньше не было (для сфер вне бизнеса). Эти сферы тоже вроде про репутацию, но они сразу вводят массу проблем. Есть внутренние метрики, внутреннее знание о репутации, знание о разных членах сообщества; а есть внешние, и они все больше расходятся. Критика тут не выступает инструментом прояснения репутаций. В идеальном мире репутация ученого формируется через поединки, где он пробивает свои идеи, встречает противодействие, отвечает на него, выходит победителем. Но мы возвращаемся к тому, что в неидеальном мире критика и репутация не имеют друг к другу никакого отношения. Критика действует как деструктивная машина, которая иррационально бьет, аккумулирует – и ничего не меняет.

У меня нет конкретных ответов. Есть безусловный разрыв между внутренними эвристиками (знанием, кто есть кто на самом деле) и тем, что «все изреченное есть ложь», т.е. всем попавшим вовне, профанировавшим, ставшим элементом игры, накруток, адаптаций к внешним требованиям. Получается разрыв между двумя мирами. А критика тут не помогает ни тому, ни другому. Наверное, это не то, что вы хотели от меня услышать…

Полина: Это более чем! К концу у нас наметилась ясность. Есть сюжет про внешнее и внутреннее, и кажется, что стратегии жизни с критикой связаны с тем, чтобы ориентироваться во внешнем и внутреннем. Даша, хочу попросить тебя откликнуться на то, что сказал Артем, или на то, что тебе кажется важным. Вспомнилась твоя реплика, что внимание само по себе оказывается способом говорить о том, что смысл в происходящем есть, а отсутствие твоего кураторского интереса к сюжету автоматически вносит его во внешнее пространство. Интересно, ощущаешь ты свою кураторскую позицию как внешнюю или как внутреннюю? Может, эти категории здесь не очень годятся? Интересно, как ты сама об этом думаешь.

Артем Космарский: Полин, можно я на секунду буквально? У меня еще вопрос для всех. Я бы заострил то, что сказал. Скажите, дорогие участники нашего мероприятия, если представить, что все внутренние репутации, которые мы знаем (но часто не говорим друг о друге), вдруг станут открытыми? Публично зафиксированными? Это вполне акт критики (или самокритики). Хорошо это или плохо? Полезно это или бесполезно? Возможно это или невозможно?

Это, кстати, касается не только ученых, но и любых сообществ, того же арт-сообщества или сообщества кураторов.

Полина: Если бы публичное и приватное перестали быть разными?

Александр Марков: Я могу ответить на этот вопрос. Дело в том, что если это разоблачение выйдет из кругов, где оно уже функционирует…

Артем Космарский: Это необязательно разоблачение.

Александр Марков: Ну, или, наоборот, похвала. Например, некий заслуженный ученый последние 10 лет не совершает никаких существенных прорывов в науке, в то время как 20 лет назад совершал. Работа инерции будет эксплицироваться больше, чем работа его самого. Оспорить его результаты будет труднее. Допустим, можно указать на то, что последние 10 лет не было крупных разработок группы или лаборатории, и это будет существенно для самосознания сообществ, тех, кто едет на готовой репутации. 

Только так, больше никак. Кажется, не стоит просто говорить: «Эти работы переоценены, а эти – недооценены». Как в свое время говорил Дмитрий Александрович Пригов: «А где те руки, в которых находится наше будущее?»

Полина: Спасибо. Я снова передаю слово Даше. Вопросов много, выбирай любой.

Дарья Демехина: Я сейчас попытаюсь по касательной отреагировать на то, что говорил Артем, потому что для меня исчезновение приватного и выход в публичное поле представляются кошмаром, который не принесет ничего хорошего. Если бы меня спросили: хочу ли я знать свои внутренние статусы и репутацию (что обо мне думают другие люди), я бы ответила в большинстве случаев «нет». Если мне важно, я могу напрямую обратиться к человеку и узнать ее/его мнение. Так много вокруг информации, что ее уменьшение – это благо. Мы в детском лагере проводили психологическую игру, где нужно было вскрыть, кто что про тебя думал. Выяснилось, что такая практика увеличивает количество конфликтов и неразберих. Наверное, сплетни должны оставаться сплетнями. Внутренние статусы, которые переплетены с нашим переживанием, не просто так внутренние. Они и так функционируют достаточно неплохо, по крайней мере — в арт-сообществе, в котором я нахожусь больше, чем в академическом. Могу сказать, что для меня внутренние репутационные каналы – это единственный способ проверить, хочу ли я дальше работать с человеком. 

В этом году я пришла к золотому правилу: я не работаю с новыми людьми, пока не получу две хорошие внутренние рекомендации. То, что скрывается за фасадом внешне классных проектов, может оказаться настолько неприятным, что лучше сделать внутренний double check. И я заметила, что много коллег, которые раньше этого не делали, тоже стали так поступать. Полное недоверие к внешней репутации: статусы людей, количество написанных статей, книг… Это, в том числе, связано с политикой размывания иерархий, статусов. Я стараюсь абстрагироваться от медийности персонажа.

Я поняла, что моя реплика увела дискуссию в противопоставление науки комфорту, и я хочу сказать, что я не против критики, не против дискомфорта, который помогает нам собраться и дисциплинировать себя. Я хочу обратить внимание на два момента:

1. Про «здесь и сейчас»: сейчас так плохо и тяжело, что хорошо бы, — если это возможно – снизить градус желчности своей критики или не высказывать лишний раз человеку то, что он уже знает (два рецензента уже указали на твою ошибку. Если укажет третий – истины это не добавит, а настроение поползет). Для меня это такая тактика заботы. Не думаю, что это долгосрочная тактика, но на конец 2021 и начало 2022 года она для меня по-человечески очень важна, и я стараюсь ей руководствоваться в работе и коммуникации с людьми. 

2. Про ответственность за реакцию на критику. На ком лежит ответственность за урон, damage, за восприятие критики и за интонацию, с которой ее транслируют? Из нашего разговора сейчас и из разговора в подкастах я уловила: «Будь толстокожим. Это твоя ответственность – как реагировать». Было несколько реплик старших коллег, которые говорили, что надо учиться не воспринимать и не обращать внимания. Я в академии тоже много раз слышала эти советы. Если бы я могла забить – я бы забила. Если бы я могла не расстраиваться после фиговой рецензии на себя – я бы не расстраивалась. Хочу обратить внимание на дисбаланс ответственности в пользу человека, который принимает критику: «Это ты должен был нарастить панцирь, чтобы тебя это не ранило. Ты должен быть воином, ты должен быть сильным». Это значит, что у тебя нет (или по крайней мере – мало) пространства для уязвимости. Будто академия – это поле с гладиаторами, где нужно сражаться. Только так – и никак. Главное, что я уловила, и это отвернуло меня от защиты, – тезис, который прямо не воспроизводился: «Ты должен быть закален». Такой родительский и патриархальный тезис. Почему предзащиты часто бывают хуже, чем защиты? Я наблюдала несколько таких предзащит, где люди не были экспертами в области защищаемой диссертации, но при этом считали, что могут бросаться критическими замечаниями, апеллируя к аргументу: «Мы – свои, поэтому мы в тебя камнями побросаем. Ты закалишься. Выйдешь отсюда новым человеком, и тогда внешняя среда и мир, в которые ты выйдешь, будут тебе нипочем». Я против такой стратегии. 

17:37:25 От Aleksei Zygmont : Я вот просто смертельно устал от всего, поэтому мне кажется, что "критику в академии" нужно рассматривать как латуровские сети в совокупности с бутербродами, растущим животом исследователя, погрызенными ногтями, наличием детей, ночными лампами для работы, районом проживания, верой в Богородицу и прочим таким вот

17:37:45 От Aleksei Zygmont : и на этом фоне кто-то пытается что-то сказать злое, чтобы сделать больно другому

17:44:47 От Daria Demekhina : Это зависит от интонации

17:45:09 От Daria Demekhina : Часто интонация и форма критика мешает воспринять суть критики

17:47:45 От Aleksei Zygmont : Вот у меня была сверхжесткая предзащита, и я до сих пор считаю, что все, кто там меня критиковал, вели себя реально омерзительно

Полина: Спасибо большое! Даша, твоя реплика вызвала три новых. Ольга, часть реплики относилась к тому, что вы сказали, поэтому я передаю вам слово.

Ольга Кузина: Спасибо огромное! Я поняла идею: жесткая критика не закаляет, а, наоборот, дезориентирует. Но надо переопределить понятия, цели и задачи. Чего мы хотим? Как исследователи и академики мы хотим, чтобы наше утверждение было наилучшим способом аргументировано. Критика – это не битье. Мне понравилась ваша аналогия: тебя много бьют, значит – ты будешь более закален для битья. Но это не про то. Когда вас критикуют в академии (во всяком случае, есть такой этический принцип, понятно, что жизнь может поворачиваться по-разному), это делается не для того, чтобы вас унизить, а для того, чтобы вы увидели недоработки в своих аргументах или высказываниях. Это позволит вам на предзащите (которая проходит более жестко, чем защита) стать более подготовленным. Надо воспринимать эту критику не как битье, а как помощь. Чем больше вам накидали критических замечаний, тем лучше вы продумали систему своих аргументов, а значит, тем больше вы будете готовы защитить свой тезис в конечном итоге. 

17:42:09 От Елена Кочухова : нужны "кабинки критики". заходишь туда, если хочешь поговорить о своей работе. наверное, это похоже на исповедание.

17:43:36 От Елена Кочухова : с другой стороны в кабинке – человек, который тоже добровольно вызвался, и оценен тобою как подходящий собеседник. кому-то под каток хочется, кому-то деликатно.

Еще есть идея, что мы в науке для того, чтобы доказать свою правду. Но мы здесь не для этого. Основная проблема с болезненным восприятием критики связана с тем, что мы думаем, что мы в науке для того, чтобы себя проявить. Но мы здесь для того, чтобы сделать хотя бы один шажок в сторону чего-то более правильного и продвинутого, чем было до нас. Мое Я и зарабатывание репутации – это мотивации, из которых плохо воспринимается критика. Мы всегда будем чувствовать, что бьют по нашей репутации или нашему Я. Но все меняется, как только вы меняете фокус и решаете для себя быть толстокожим. Ведь мы живем в реальном мире, где есть куча людей, которые ведут себя неэтично и начинают критиковать тебя из своих частных интересов, а не ради поиска истины. Если ваша собственная цель не самопиар, а научная истина, то по большому счету нет смысла на эту критику реагировать. Более того, это абсолютно рациональная этика, хотя мораль всегда идет вразрез утилитарному принципу, но здесь эти вещи бьются. Чем более этически правильно выстроена критика (если это попытка помочь человеку выстроить аргументацию), тем выше вероятность того, что эту критику услышат. Неэтичная критика бьет мимо цели – ее не слышат, начинают реагировать на высказывания эмоционально, и не слышат того рационального, что в этой критике есть. Поэтому для тех, кто критикует, если в их критике есть содержательный аргумент, лучше критиковать идеи, а не авторов. 

Поменяв фокус, мы можем эмоционально себя подготовить к жизни в академии, когда критика – это счастье, а не беда. 

Полина: Спасибо! Речь ведь во многом об опыте людей, которые не чувствуют себя частью академии, и поэтому мне кажется, что эмоционально себя подготовить не будучи частью академии невозможно. Это не то, что нужно, это невозможно.

Ольга Кузина: Нет, ну как? Студент поступил – значит, он уже часть. 

Полина: Нет. 

Ольга Кузина: Ну, не знаю…

Полина: Если бы это было так, то сто человек не пришло бы на встречу про самозванцев. Простите, видимо, это боль меня как ведущей семинара: там были профессора ключевых университетов страны, которые не чувствуют себя частью поля. Они поступили, закончили, поступили, закончили – и так много раз. Это важно.

Мы часто в таких разговорах друг друга не слышим. Мы можем сказать: «Ну, тебя уже приняли», – но это слова, которые мы не слышим так же. Если бы они не прозвучали, то часть всего разговора была бы невозможна, ведь они действительно звучат и существуют. 

Ольга Кузина: Мы должны тогда каждый в своей компетенции это делать. Я как руководитель программы чувствую на себе ответственность, чтобы создать атмосферу поиска дружелюбной, а не уничтожающей критики. Каждый человек, если он этот вопрос принимает и считает ценностью, должен делать это на своем месте. Мы не сможем поменять людей, которые этому сопротивляются, но можем сделать чуть-чуть лучше в том месте, где находимся. Если каждый из нас будет это делать, мир поменяется. Звучит, наверное, излишне романтично, но, может, это работает. Как минимум, мы будем чувствовать, что мы сделали, что должно, что нужно. А дальше, что получилось, то получилось.

Полина: Спасибо! Мария?

Мария Сакаева: Здравствуйте! Меня зовут Мария Сакаева, я социолог. Тезисно поделюсь мыслями. 

Хочу поддержать слова Дарьи и ответить на последующую реплику Ольги. Здесь я вижу очевидный поколенческий разрыв: помогает или нет, полезно или нет страдание. Критика – это не насилие. Александр сделал ремарку про Лотмана. Последнее, что я прочитала у Лотмана – это книга об Евгении Онегине. Должна сказать, что в научно-академической работе чтение художественной литературы очень помогает – это терапия. Если мы посмотрим на Лотмана и критику­ XIX века, то увидим хорошее русское слово. Оно очень емкое, смысловое и у него длинная история, которая прервалась в 1917 году. Критика XIX­ века никакого отношения к насилию не имеет, как не имеет никакого отношения к самобичеванию и бичеванию другого. Критика – это взаимообмен, взаимодействие, взаимообогащение. 

Я с удивлением узнала, что Толстой и Чехов были непримиримыми противниками не в литературном, а в личностном плане. Чехов называл Толстого моралистом, а Толстой говорил, что Чехов – аморальный (апеллируя к его «Даме с собачкой»). Но при этом они признавали друг друга исключительно талантливыми представителями русской литературы. В этом смысле они разделяли личное и профессиональное. Итак, мой первый тезис: критика – это не насилие.

Второй тезис: надо разделять личное и профессиональное. В этом смысле мне часто казалось, что спикеры сегодня на сеансе психотерапии. Но академия – это немного не то место. Важно отделять личное и профессиональное, психологическое и интеллектуальное. Все высказанное про боль и мысли о том, как автор реагирует на критику для человека, который занимается творчеством (а научная деятельность тоже творческая) – это важно. Надо заботиться о себе и своем профессиональном росте, а для этого отделять психологическое и профессиональное. Не надо воспринимать многое на свой счет, хотя это требует долгой работы над собой. 

Последний тезис: проблема с критикой не ограничивается российской академией. Мы в российском обществе не умеем, не хотим и не пытаемся научиться разговаривать в ненасильственном ключе. Это, видимо, русская культура (об этом отдельный долгий разговор). Мы про культуру совсем не поговорили. Критика и русская академия как культурный феномен: стандарты, принципы, практики взаимодействия в науке и за ее пределами. Я проиллюстрирую. Сейчас я бьюсь со статьей по новой теме, которую я начала только в прошлом году. Она про антропологию, хотя я социолог. Статья про нефть и воду для финского сборника «Мертвая вода» (я по-русски обозначу это название). Я не первый раз работаю с финнами, и у них есть культурное отличие. Они меня удивили. У меня есть несколько публикаций в российских журналах, но там я никогда не сталкивалась с таким стилем. Финские журналы – это новый мир, потому что у них совсем другой язык, который отражает другую культуру критики. 

Первое ревью от финнов мне пришло летом – три страницы подробных комментариев. После этого я переделала текст, отправила, и получила второе ревью, опять на три страницы. Когда отпускает, и ты перечитываешь, убирая свое Я (выводишь за пределы личного и концентрируешься на профессиональном), смотришь на текст, а не думаешь о психологических травмах, все встает на места. Всем нам иногда хочется в этих травмах покопаться, но надо перестать это делать. 

17:56:25 От Елена Кочухова : пример Марии хороший , такой опыт и в России получить можно

Полина: Спасибо! У нас в чате появлялись несколько раз идеи поговорить кросс-культурно о том, что происходит в разных академиях. Аркадий, с радостью передаю вам слово. 

Аркадий Перлов: Спасибо! У меня есть два тезиса. Первое наблюдение: мне кажется, что бóльшая часть того, что я услышал на встрече, озвучивалась из позиции объектов критики, т.е. людей, которые услышали демотивирующую или бесполезную критику, или полезную, которую они смогли переработать. Окей, допустим. Но как члены академии и люди – должны ли мы отказываться от того, чтобы быть и на позициях субъекта (даже жесткой) критики; скрывать позицию «Это – фигня», когда мы слышим фигню? Да, это вопрос тактичности, вопрос профессиональных конвенций, но всё-таки я бы повторил в качестве первого тезис, что, по-моему, преобладала позиция объекта, а не субъекта критики, и в этом мне видится некоторая неотрефлектированность.

Второй тезис о том, что полезно было бы противопоставить «этику критики» и «экономику критики». Опять, бóльшая часть того, что говорилось, была в пространстве «этики критики»: как нам воздерживаться и не говорить коллегам того, что может оскорбить их чувства; того, что они слышать бы не хотели. Эта позиция хороша в ограниченном экономическом поле, в поле низкой конкуренции, в пределе доходящем до эскапизма («Я не ругаю твои стихи за то, что ты не ругаешь мои стихи. Мы оба продолжаем писать плохие стихи или такие, какие умеем»). Однако эта этическая позиция висит в отрыве от экономического аспекта, в котором критика работает как один из регулирующих институтов. Да, часто ей злоупотребляют, критикуют статусы, а не мысли, и т.д., но из этого не следует, что критика вообще нежелательна. В конкурентном экономическом пространстве, куда мы в общем-то хотим, поскольку хотим за свою работу денег, критика, кажется нужна. Не только как регулирующий институт, но и, замечу, как регулирующий институт, существующий по законам нашего автономного (по Бурдье) поля, а не какой-нибудь гетерономный по отношению к науке.

Я бы все-таки вспомнил о том, что критика является одним из множителей в уравнении, в котором произведением оказывается репутация, прибыль, и, больше того, – отдача от нашей деятельности. Критика – не единственный фактор репутации; может быть, допустим, какая-нибудь практическая польза от знания, или даже терапевтический комфорт от благожелательности среды, и тогда это даже получается не про репутацию, а вообще про целесообразность пребывания в науке. Однако тем не менее репутация академика или институции тем выше, чем лучше они сопротивлялись критике, и значит, чем больше было самой критики, и чем более она была далека от поглаживаний и эвфемизмов. Впрочем, я здесь не столько за то, что Оксана чуть ниже назовет «Спартой» – я лишь с очередным констатирующим наблюдением, что дискуссия предпочла оптику «этики критики» оптике «экономики критики». Этот выбор может быть сделан, но его не стоит делать по умолчанию, не проблематизируя.

Полина: Спасибо большое! Передаю слово Оксане.

Оксана Мороз: Думая на вопрос Артема, хотим ли мы иметь пространство опубличивания любой критики, в том числе кулуарной, я вспомнила, что несколько лет назад написала пост о том, как я хотела бы, чтобы была соцсеть, где мы бы все публиковали пожелания и информацию о том, как и кто из дражайших коллег, которые имеют невероятно солнечный статус, выступали в роли людей, преступающих любые этические (и не только) нормы, и как бы это всем помогло. Сейчас я, наверное, так не думаю, но правда считаю, что с критикой лучше выступать публично, особенно если тебя спросили. И ровно это я сейчас и собираюсь делать.

Первое, контрпродуктивно говорить, что у нас есть разные поколения внутри институтов (например, научных), которые по-разному реагируют на критику. И есть, «очевидно», новые поколения, которые более чувствительны и ожидают психотерапевтических сеансов на месте, где идет академическое обсуждение. Я сейчас не защищаю свою позицию, но хочу показать, что феноменологически это очень похоже на рассуждение о снежинках, а оно не выдерживает критики.

Второе, мы часто говорим о том, что нужно кому-то (я молчу о том, почему мы решили, что мы кому-то говорим о том, что им нужно) разводить личное и профессиональное. Здесь, может, говорит моя ангажированность, но я считаю, что «личное – это политическое» (и vice versa) – работает. Нельзя отрицать, что специфика критики, с которой мы можем сталкиваться, что-то говорит нам кроме того, что мы не отрастили кому-то нужную толстую кожу. Например, то, что среда академической критики бывает кислотной, может нам говорить о том, что люди, которые эту среду составляют и являются ее бенефициарами, не могут существовать ни в какой другой среде, кроме кислотной. Или щелочной. И тогда возникает вопрос: нужно ли нам там бытовать, если все бенефициары и gate keeper считают, что ровно такой подход к управленческим процессам, к инициациям и прочему – единственно рабочий. И здесь мне хочется сказать, что это связано не только с этикой, но и экономикой критики. Если мы имеем среду, которая считает, что выживает только сильнейший, «this is Sparta», и мы все 300 спартанцев держим ущелье, то, извините, множество людей, которые уже достаточно терапевтированы, чтобы любить себя и держать собственные границы, просто покинут вас, потому что не посчитают нужным вкладывать свои ресурсы в заведомо гиблое дело. Спасибо.

Полина: Спасибо большое! Больше критики – больше субъектов. Я придумала переназвать наш семинар, но расскажу вам об этом в самом конце, а пока передаю слово Андрею.

Андрей Тесля: Я, пожалуй, тоже начну с того, что отзовусь на вопрос-предложение Артема. Это история про репутацию, но репутацию где и перед кем? Это разоблачение по отношению к кому? Важно, что репутация – это репутация всегда в определенном кругу. Мы же не говорим о преподнесении секрета, недоступной информации, это не вынесение вовне принадлежащего только тебе. Речь идет о смене сред, смене функционирования. Что известно в одном кругу, может быть произнесено в другом режиме, выражено в других рамках и т.д. Это разговор про критики, про сцены и театры, куда это обращено. Примечательно, что часто звучит тема (об этом говорил Артем) слабости критики, но при этом появляется «кислотность среды», «Спарта», «моральное учение». В чате приводили пример пустыни: туда, где разрежена среда, можно привнести гораздо больше личного, можно выстраивать сложное, контролировать ворота и так далее. Я бы не сказал, что эти сюжеты взаимосвязаны сложным образом. 

Есть другой значимый момент. В ходе разговора у нас возникало (вроде бы сотню лет назад сданное в утиль) противопоставление формы и содержания: «По содержанию вроде бы неплохо, но форма не соответствует…» – я соглашусь, что тут, как и в искусствоведении, не работает дихотомия формы и содержания. Как устроены критики, в чем их нервы? История интонаций и построений структур оказывается самым точным путем к смыслу. 

Полина: Интересно, к какому именно смыслу мы таким путем идем. 

Я придумала переназвать семинар (не знаю, как). Он называется «Академический субъект и техники себя», но это все не работает. Поразительно, что до семинара про критику у нас не было еще ни одной встречи, где бы мы настолько разбрелись в разные стороны, по разным позициям: по позициям субъекта-объекта, по позициям, которые объясняются то поколениями, то «снежинками». Я не знаю, что с этим делать. Но, надеюсь, после нового года мы все отдохнем, и это закончится. Слово «критика» так здорово нас объединило в какой-то момент, и так разбросало в конец разговора, что надо подумать, что с этим делать. Мы ведь пытаемся придумывать coping strategies, а на этом семинаре их придумать совсем не удалось. То, что надо одним – не надо другим. Давайте просто отдохнем и в конце января встретимся для обсуждения других сюжетов. Безумно интересно поговорить о том, куда уходить и отступать, где возможны инстанции и институции, которые сохраняют что-то важное, и как это соотносится с академией. Я надеюсь, что обо всем этом мы еще побеседуем. 

Спасибо всем огромное! Пока.

Расшифровка: Винокурова Наташа
Редактура: Лиза Канатова